Человек безумный. На грани сознания  - Виктор Тен

«Туземцы часто утверждают совершенно определенно, что крокодил сам по себе безобиден, – передает Леви-Брюль рассказ одного миссионера об африканцах. – Они так убеждены в этом, что в некоторых местах без колебания входят в реку для наблюдения за сетями. Если кого-нибудь из них пожирает крокодил, то они устраивают совещание для обнаружения колдуна, убивают предполагаемого виновника и продолжают поступать по-прежнему. В Лукунге, одной из станций американской баптистской миссии, однажды ночью из реки вылез огромный крокодил, собравшийся напасть на свиной хлев. Свинья почуяла запах пресмыкающегося и подняла такой шум, что миссионер Ингхем встал и выстрелом из ружья убил крокодила. Утром он вскрыл крокодила и обнаружил в его желудке два браслета. Туземцы сейчас же признали, что эти украшения принадлежали двум женщинам, которые в разное время исчезли, отправившись за водой к реке. Я прибыл на эту станцию через несколько дней, и один из рабочих, бывших со мной, уроженец Конго, упорно утверждал, что крокодил не ел женщин. Он настаивал на том, что крокодилы никогда этого не делают. «Ну, а браслеты? Разве это не очевидное доказательство, что в данном случае именно крокодил сожрал женщин?» – «Нет, крокодил лишь схватил их и передал колдуну, орудием которого он был, что касается браслетов, то ему, вероятно, пришло в голову взять их в качестве вознаграждения» (там же. С. 297, 298).

В рассказе миссионера все: непроницаемость для опыта (крокодилы тысячелетиями регулярно едят людей, а люди не верят, что крокодилы ими питаются); отрицание причинно-следственной связи (браслеты в желудке крокодила – не доказательство, что он съел женщин).

«Синтезы в первобытном мышлении являются в первую очередь (т. е. до анализа. – В.Т.) и оказываются почти всегда, как мы видели при рассмотрении первобытного восприятия, неразложенными и неразложимыми. По той же причине мышление первобытных людей в очень многих случаях обнаруживает одновременно и непроницаемость в отношении опыта, и нечувствительность к противоречию», – пишет Леви-Брюль. (Там же. С. 89.)

Синтезы являются до анализа. Это очень важное отличие партиципированного мышления от ассоциативного и от логического, в которых анализ всегда предшествует синтезу. Целью анализа является избегание противоречий при синтезе. Если синтез делается до анализа, то противоречий избежать невозможно. Партиципированное сознание не избегает противоречий, оно к ним равнодушно.

Глаз – это часть физического тела человека. Но «дурной глаз может покинуть тело человека или, по крайней мере, растянуться на достаточно большое расстояние» (Леви-Брюль, 1999 в. С. 497).

Первобытные люди не видят противоречия в том, чтобы пользовать лекарствами не того человека, который болен.

«У бороро отец не только постится, но если ребенок болен, то и лекарства глотает отец, как это мы узнали от аптекаря бразильской военной колонии, которого этот факт очень поразил» (Леви-Брюль, 1999а. С. 203).

Первобытное сознание «часто с полным безразличием относится к явным объективным свойствам вещей и интересуется, напротив, таинственными и скрытыми свойствами существ» (там же. С. 161). Поэтому «…Согласно гуичолам олень есть гикули, гикули есть пшеница, пшеница есть олень, олень есть перо» (там же. С. 104; гикули – вид кактуса. – В.Т.).

Партиципированное мышление мирится с наиболее вопиющими противоречиями. Мы уже знаем, что для этого мышления не существует ничего точно соответствующего тому, что мы называем душой, личностью, для него душа одновременно едина и множественна, в одно и то же время она присутствует и здесь и там и т. д.» (там же. С. 239).

«Мы классифицируем, он индивидуализирует». «Нет ни рода, ни вида: каждый дуб, каждая сосна, каждая трава имеют свое особое имя». «Число еще не отделилось от того, что исчисляется». «Не числительные in abstracto, как те, которыми пользуемся мы. Это всегда имена числительные определенных разрядов существ и предметов». «Мистическая обособленность каждого из чисел приводит к тому, что они не складываются, не вычитаются, не умножаются и не делятся» (там же. С. 132, 133, 136, 147, 156, 162).

«Он индивидуализирует» не означает, что у носителя партиципированного мышления есть представление об индивидуальности. Он индивидуализирует сущности в том смысле, что расщепляет природу на элементы, а не на роды и классы предметов. Для нас существует вначале дерево вообще, потом каждое конкретное дерево. Для него нет дерева вообще, есть каждое конкретное дерево. А вот что касается собственной индивидуальности, она не выделена совсем. Я, как такового, нет. Все, что имеет отношение к человеку, «обволакивается туманом коллективных представлений», – пишет Леви-Брюль.

У первобытных людей нет самосознания, как у детей до 4-летнего возраста. Обычно в 4 года маленький человек осознает, что «вот он Я», и становится «пожирающим сознанием», которое осознало, что есть Я и весь остальной мир, и Я ребенка жадно познает, ментально пожирает явления одно за другим с помощью «ста тысяч почему». Ребенок, осознавший свое Я, начинает абстрагировать, ассоциировать, символизировать, т. е. мыслить в правильном значении этого слова, хотя еще неумело. В то же время с ребенком начинаются проблемы: он становится эгоцентриком. У первобытного человека осознания собственного Я нет. Ментально он пребывает в облаке коллективных представлений.

Первобытное мышление «не абстрагирует, не ассоциирует, не символизирует так, как это делает наше мышление» (там же. С. 358, 359). А мы пытаемся его понять с помощью этих инструментов! Это все равно что пытаться резать воду ножом. Например, попробуйте понять следующее.

Первобытный человек мог поменять три предмета на семь не по эквиваленту, а потому что 3 и 7 – это одна и та же сущность, а 5 на 7 менять нельзя, потому что это разные сущности. Он отдаст 7 шкур за 3 монеты, но за 5 не отдаст ни за что.

«И действительно, так оно часто и происходило. Таким образом, три – то же самое, что семь или девять… Равнозначность, нестерпимая для логического мышления, кажется совершенно естественной пралогическому» (там же. С. 174). Белые колонисты, знакомые с подобными особенностями мышления первобытных людей, часто их обманывали, как малых детей или сумасшедших.

«Туземцы Мельбурна потеряли одного из своих, погибшего, казалось бы, совершенно естественной смертью. Некоторые из друзей погибшего прибегли к обычному приему розыска виновника смерти, заключающемуся в рытье рва… В соответствии с полученными указаниями они направились в Джойс-Крик и здесь в полдень напали на группу охотившихся туземцев и убили красивого юношу. Друзья юноши, бывшие очевидцами его смерти и прекрасно знавшие всех, кто на них напал, тем не менее обратились к тому же приему розыска виновника, к рытью рва… В результате они получили указание, что виновник находится в направлении племени гульбура, и поэтому сильный отряд, в который входило 18 человек, вооруженных копьями, направился туда, и через неделю после трагедии в Джойс-Крике они совершили убийство в указанном месте» (там же. С. 220).

Рытье рва означает следующее: рыли в месте, где лежал покойник, до тех пор, пока не выползет какой-нибудь червяк. В какую сторону поползет червяк, там живет настоящий убийца.